МГНОВЕНИЕ И ВЕЧНОСТЬ

Удивительно, как много может сказать произведение искусства о своем создателе, приоткрывая закоулки его души, «святая святых» его натуры. Это не ново, еще Платон считал творчество особым, равным одержимости психическим состоянием, неконтролируемым выплеском душевных энергий. Поэтому - то любое произведение любого мастера в той или иной степени автопортретно. Особенно живопись, с ее своеобразной графологией мазка – обдуманного или спонтанного, лессировочного, прозрачного, ювелирного или impasto, густого, обьемного; мазок может методично выстраивать изображение или неистово метаться по холсту, обретая, независимую от предмета изображения, захватывающую экспрессивность. Кисть в руках художника, подобного Арону Зинштейну не просто инструмент, но, как и инструмент в руках музыканта, живой орган, часть тела, проводник души, наполняющий пространство его картин разными звуковыми, шумовыми тональностями. Внешне Зинштейн вполне зауряден, мало и трудно говорит, не замечен в художественной среде яркими афоризмами или поступками, во всех отношениях толерантен, исправный семьянин, деловит и прагматичен. А вот картины выдают иную, житейски непроявленную его ипостась. Поражает сама творческая активность этого мастера, который выплескивает на холсты мегабайты творческой энергии. И она кажется неиссякаемой – одна выставка сменяет другую, появляются все новые и новые работы, на которых с неослабевающей напряженностью пульсирует живописная стихия.

Очередная выставка открыта недавно в Молодежном образовательном центре Эрмитажа в Главном штабе. Ее исключительность разве что в самих стенах, принявших на себя эту огненную цветовую феерию, драматургическом соотношении Росси, ампира, суровости военного учреждения и одного из самых свободных, необузданных современных мастеров. Тех, кто знаком с творчеством Зинштейна, тут не ждут открытия – у этого мастера уже давно устоявшаяся и легко узнаваемая манера: однажды найдя художественное воплощение своего мировидения, он его не меняет. Основа, модуль его живописного языка – красочное пятно, и он виртуоз в его использовании и интерпретации. Это своего рода ташизм (le tache – пятно), только в отличие от западного, абстрактного, красочные массы Зинштейна сохраняют отдаленную генетическую память о предмете, знаком которого они являются. По сути, это чистая живопись, т. е. самоценные сами по себе красочные гармонии, цветовые аранжировки, выполненные свежо и сочно, с намеренной небрежностью, неорганизованностью, что делает поверхность холста живым, дышащим, шевелящимся организмом, в котором не сразу различишь фигуры, лица, знаки обыденности. И все-таки они есть, потому что Зинштейн, выпускник ВХПУ им. Мухиной, член Союза художников, работает в традиционных жанрах и любит своего рода «бидермайер», «картинки из жизни» обывателя, «мещанина», до которой отечественные мастера и, тем более, советские, редко снисходили. Это банальная «тьма низких истин», а именно, милые и трогательные эпизоды домашней жизни, которым придает смысл только воля автора, включающего их в бесконечную круговерть бытия крупными планами, стремительным мазком, животворной силой своего колорита. Выставка называется не слишком претенциозно - «Жизнь, как она есть…», но справедливо, т. к. она, жизнь, может быть и неприятной, даже отталкивающей. Зинштейн не всегда благоволит к своим персонажам – часто они карикатурны, шаржированы, подчас вульгарны, как толстая розовая «Велосипедистка» в бикини или пассажиры «Рейса № 10». Его взгляд точно не «прихоть полубога», а скорее «хищный глазомер простого столяра», жестко, без снисхождения снимающий со своих героев покровы светскости. Иногда лица приобретают гротескность маски – «Танцуют», и тогда как бы «сквозь» Зинштейна, проступают немецкие экспрессионисты с их суровым протестантским неприятием греховной по определению, от Адама, человеческой природы, и особенно, самый живописный из них, Эмиль Нольде. Для Зинштейна, в отличие от Нольде, этический аспект искусства, скорее всего, вторичен, м.ожет быть даже случаен, его зрение реагирует на цветную поверхность предмета, ее светоносность, излучаемый ею заряд психической энергии и, как бы мимоходом, «схватывает» суть человеческой натуры, оставляя ее в нескольких точных мазках. Эскизная, набросочная манера, намеренная незавершенность таит в себе ощущение бега времени, его не выбранного, а случайного и не остановленного мгновения.

Зинштейну всегда импонировала мажорная гамма, образ праздника жизни с доминантой горячих, огненных красок, доведенных контрастами до максимального цветового крещендо. Даже совсем камерные мотивы у него полыхают малиновым, алым, густо розовым. Иногда кажется, что художник ставит своей целью довести до эстетически невыносимого предела то будоражащую, то гнетущую яркость своих картин, накладывая краски густыми, плотными массами, хроматической лавой, почти поглощающей фигуры и плотно, тесно заполняющей плоскость холста, не оставляющей пространственных и воздушных пустот.

В последнее время, т. е. то, которое и представлено на выставке в Главном штабе, художник словно сам устает от этого бешеного напора цвета и своих фантомных образов, то проявляющихся, то прячущихся в лавине красок. Звучание его живописи становится сдержаннее и холоднее, сюжеты камернее, чаще появляется гуашь, которой много и на этой выставке. Гуашь легче, прозрачнее масла, и наносится она полупрозрачными матовыми слоями в тонко подобранном тональном соотношении. Реже возникает потребность в шаржированной экспрессии лиц, и даже в лицах вообще, на многих картинах, если не на большинстве, модели изображены со спины - люди стоят на остановке, на мосту, идут по улице, сидят в парке, просто смотрят вдаль…В этом случае фантомность их усиливается, потому что спины уж точно превращаются в вытянутое цветное пятно. В картинах, на поверхности которых нет ничего, кроме цветных плоскостей – спин («На остановке», «Смотрят»), воцаряется почти метафизический покой. Главный мотив этих картин – ожидание, созерцание, устремленность во что – то неведомое и невидимое зрителю, мотив, словно подхваченный у романтиков (Фридрих). Впрочем, цикл скульптурных бронзовых спин есть и у Матисса, без какой бы то ни было романтической подоплеки, а только как устойчивая прочная конструкция. Интересен не только подтекст этого мотива у современного мастера, но его роль в творческом развитии: Зинштейн всегда активизирует первый план картины, обращенность к зрителю, в представленных работах роль первого плана не меняется, но он становится не соединением, а преградой между зрителем и картинным пространством. Самое интересное воплощение этой темы в картине «Стена плача»: стена увидена снизу, она мощно поднимается, громоздится над обращенными к ней крошечными фигурками молящихся внизу; стена, как фатум, судьба, божество, к которому, скорее всего, тщетно взывают люди.

Все творчество Арона - некая цельная «гомогенная масса», единая красочная субстанция, которую трудно разделить на периоды или заметить в ней резкую смену стилистических предпочтений. У него есть излюбленные темы, меняется только тональность их воплощения. Особой творческой сферой видится пейзаж, который создается по каким – то иным принципам и с которым, возможно, связаны высшие достижения художника. Пейзажи выполнены в другой живописной манере – тональной, которая строится не на контрасте кричаще ярких локальных пятен, а на тонком соотношении изысканных цветовых оттенков, чаще всего, холодных - синих, лиловых, серых, оливковых. И, соответственно, совсем другой способ наложения мазка, гораздо белее деликатный – не густые, словно случайные «кляксы», а легкое скольжение кисти, наносящей текучие слои краски разных тонов. Здесь торжествует минор – ночной или вечерний свет, часто дождь, снег, туман, приглушенные тона.

В пейзаже у Зинштейна никогда нет суетности и пестроты бытовых сцен, навязчивой яркости и тесноты, пародийности стаффажа. Здесь он предпочитает вид сверху, отчего пространство растекается за пределы картины и кажется бесконечным, центр – река, залив, аллея, лужайка - всегда пуст и просторен. Как раз с пейзажем связан упоминавшийся мотив созерцания, изображенные в нем фигуры лица свои обращают именно к нему, к природе, вечному, а не к суетной повседневности.

На выставке представлена также графика, строгий и изысканный офорт и сухая игла, изысканный потому, что строится только на тонких переходах света и тени, черного и белого (цвет бумаги, на которой делается оттиск). Эта техника появилась после увлечения красочной цветной линогравюрой, и эти новые эстетические предпочтения - характерный знак в неторопливой эволюции художника.

Изабелла Белят
ст. н. сотрудник Эрмитажа
2009г.